В своей обычной манере, слегка напряженной походкой человека, не видящего куда он ступает, или — как ему больше нравится думать — походкой зверя, осторожно пересекающего затянутую тонким льдом реку, Тайлер доходит до перекрестка Чикаго и Стейт, и спотыкается от неожиданности. На месте церкви, которую он посещает раз в месяц, чтобы послушать органную музыку, темнеет пустое пятно.
Тайлер крутит головой. Воздух вокруг него кажется обычным. Слева чернота, скрывающая жилые дома и небольшой парк. Над его правым плечом – яркая логограмма продуктового магазина. Прямо впереди на уровне глаз висит красная запрещающая ладонь светофора, из-за которой ему подмигивает белая крыса с антикварной тату-машинкой в лапах. Тайлер знаком с девушкой, работающей в этом салоне, и крыса всегда приветствует его, когда он подходит достаточно близко. С Воздухом все в порядке.
Тогда Тайлер обращается к чувствам, которые верно служили ему тридцать лет, пока он был полностью слепым. Остальной мир тоже, кажется, на своем месте. Из-за спины доносится терпкий запах сваренного в автомате плохого кофе, из забегаловки через дорогу – масляная вонь картошки и бургеров. Он отчетливо слышит шаги и учащенное дыхание пешеходов, поднимающихся из подземной станции метро, ровный гул струй теплого воздуха из вентиляционных решеток, мягкий шорох шин и шум двигателей автомобилей, стрекотание дронов. Тротуар под ногами Тайлера заметно вибрирует, когда внизу проезжает поезд. Он не заблудился. Все на своих местах. Все, кроме чертовой католической церкви с органом XIX века.
Красная ладонь светофора сменяется зеленой стрелкой, однако Тайлер не переходит дорогу, а сворачивает направо и идет вдоль магазина. Кто-то невидимый врезается ему в плечо и извиняется, но Тайлер не притормаживает и не отвечает. Он не отрывает взгляда от свежего пятна пустоты на другой стороне улицы. Остановившись прямо напротив, Тайлер опирается спиной о холодную стеклянную стену. Нервно сжимая и разжимая пальцы рук, засунутых в карманы пальто, он ждет.
Спустя несколько минут до него доносятся первые торжественные ноты “Praeludium in E Major”.
Ну, разумеется, мрачно думает Тайлер, церковь и орган тоже никуда не делись, и концерт начался вовремя. Он все еще может вернуться к перекрестку, пересечь дорогу и пройти мимо церковной школы. Даже без сверкающего в Воздухе белоснежного силуэта церкви с парящим над ней крестом, он может по памяти подняться по ступеням, приоткрыть тяжелую дверь и протиснуться внутрь. Его место на краю скамьи в последнем ряду наверняка свободно. Он может… Вместо этого Тайлер рывком выпрямляется, поворачивается на каблуках и шагает дальше по улице. Теперь он двигается иначе, резко и решительно. Если даже и наступит кому-то на ноги, то что уж.
Его подмывает бросить еще один взгляд на место, отгородившееся от него пустотой, но он сдерживается. Какой смысл, думает он, смотреть туда, где не осталось ничего, что он может увидеть. Тайлер невольно хмыкает, споткнувшись о нагромождение этих слов – взгляд, смотреть, видеть. Было время, когда он не даже понимал, что они означают. Теперь он видит Свет, вот только вещей, доступных его зрению, остается все меньше.
У следующего перекрестка в Воздухе висит логограмма — ярко-голубой дымящийся стаканчик, на котором при приближении Тайлера возникают слова «Привет, приятель.» Тайлер по привычке замедляет шаги, затем снова ускоряется, но в последний момент останавливается и хватается за ручку двери кафе. В нос ему ударяет приятная смесь ароматов – свежеобжаренные зерна арабики, настоящие жирные сливки, кардамон и ваниль.
– Эй, дружище! – окликает его знакомый теплый голос.
На секунду Тайлер сбит с толку. Маленькое персональное лого в виде антропоморфного голубого кофейника с мультяшными ручками и ножками парит на уровне стойки в той части комнаты, где, как он помнит, располагаются кофейные машины. Но голос, как ему показалось, был слышен слева. Задержав дыхание, Тайлер прислушивается, и поворачивается лицом влево. Мигель там, вытирает стол.
– Амиго.
– Устраивайся и дай мне пару минут, ладно?
– Конечно.
Пока Тайлер снимает пальто и выпутывается из шарфа, Мигель орудует тряпкой, шуршит салфетками и напевает какую-то мелодию. Тайлер чувствует, как во рту появляется вкус меренг и жареных орехов. Врачи говорят, что у него редкая форма синестезии — он может ощущать эмоции как запахи и вкусы. У хорошего настроения Мигеля вкус как у торта, который Тайлер получал на свои дни рождения в детстве.
Шаги его приятеля возвращаются к стойке.
– Тайлер?
– Амиго?
– Но сегодня же последняя пятница месяца?
Тайлер, уже расположившийся за своим любимым столиком, сжимается.
– Ну… да.
– Тогда почему ты так рано? Концерт отменили?
Голос баристы пахнет удивлением и легкой тревогой.
– Нет, – отвечает Тайлер.
Eго охватывает желание выскочить из кафе и помчаться дальше по улице, сбивая с ног тех, кто, как Мигель, может видеть все. Но спустя несколько мгновений Тайлер берет себя в руки.
– Концерт начался вовремя, – он старается, чтобы его голос звучал ровно, – Но церковь убрали из Воздуха.
– Вот же блин! – бросает Мигель.
К ароматам кофейни добавляется расплывающийся по комнате едкий запах огорчения. Тайлер никогда не видел океана, но ему представляется, что именно так выглядит нефтяное пятно на поверхности воды. Он складывает ладони у лба, чтобы Мигель не мог разглядеть выражение его лица.
Когда Тайлер опускает руки, от стойки к нему топает маленький голубой кофейник — Мигель надел свою кепку с чипом Воздуха и несет ему кофе. Тайлер невольно улыбается. Почти никто не умеет варить кофе так, как Мигель. Почти никто больше не носит вещей, видимых в Воздухе.
– Кроме тебя, амиго, – говорит Тайлер, – в Чикаго, наверное, не осталось больше людей, которых я могу…
Тайлер замолкает на полуслове, потому что его захлестывает болезненно ярким воспоминанием. Он стоит на мосту; слева и справа ряды небоскребов переливаются золотым и зеленым. Внизу медленно течет поток изумрудного клевера – были времена, когда на день Святого Патрика реку красили даже в Воздухе. Сверху над городом встают двойные и тройные арки радуг. А вокруг, на набережных и мостах, – тысячи иконок, аватарок, визиток, корпоративных и персональных логограмм, фигурок разной степени детализации, разноцветных флажков, вылепленных из света статуэток, кристаллов, разворачивающихся при прикосновении во фрактальное кружево. Тысячи людей, которых он, Тайлер, видит.
Большая часть его памяти наполнена звуками, запахами, тактильными ощущениями или сигналами от органа равновесия во внутреннем ухе. Но когда, после тридцати лет в темноте, Тайлер стал видеть Воздух, у него появились и новые воспоминания – со светом и цветом. Большая часть из них – приятные. Первый в его жизни луч света – после операции. Первое слово, написанное не Брайлем, которое он сумел прочитать – его собственное имя, собранное из разноцветных висящих в Воздухе букв. Первый раз, когда он вышел из дома без трости. Вид на Воздушный Лондон с колеса обозрения. Концерт Скрябина для светового органа в Саграда Фамилиа.
Слово концерт горчит, как пережаренный кофе, и Тайлер поспешно ставит кружку на стол, чтобы не испортить вкус напитка, который сварил Мигель.
Маленький голубой кофейник уже вернулся за стойку. Тайлер не видит рук своего друга, но зато он слышит звяканье фарфора и нержавеющей стали. И еще он чувствует мятный запах искреннего сочувствия и догадывается о том, что сейчас произойдет.
– Тайлер, я знаю, что уже спрашивал тебя об этом… – начинает бариста.
Ты и все остальные, думает про себя Тайлер.
– …но почему ты все-таки не сделаешь новую операцию?
Новую операцию – установить ему в череп обычные камеры для видимого обычным людям света вместо его имплантов, позволяющих воспринимать только Воздух. Это можно сделать, это можно было сделать с самого начала, но…
– Есть некоторые технические сложности, – заученно отвечает Тайлер, – Мои зрительные нервы имеют слишком маленькую пропускную способность. Это не проблема, если ты смотришь в Воздух – он дискретен, и сигнал от него хорошо сжимается, даже если в зоне видимости сразу много объектов.
Он снова вспоминает тысячи людей, собравшихся поглазеть на изумрудную реку.
– Но если поставить камеры обычного света, то придется либо сильно ограничить мне угол зрения – я буду как лошадь в шорах, – либо уменьшать разрешение картинки. Представь, что ты смотришь через толстую пластиковую пленку. Можно различить только свет, силуэты, большие пятна ярких цветов – и все.
Тайлер так часто повторяет эту полуправду, что, легко пропускает вторую половину ответа, в которой он стесняется признаться даже самому себе.
– А в Воздухе я вижупо-настоящему, понимаешь? – заканчивает он.
Антропоморфный голубой кофейник несколько раз нерешительно кивает, повторяя движения Мигеля.
Звякает колокольчик над дверью в кафе, заходят двое – парень и девушка. В Воздухе их, разумеется, нет, но Тайлеру этого и не требуется. Его обоняние и слух рассказывают о парочке больше, чем Мигель может увидеть. Молодые голоса, легкие шаги. От девушки пахнет жасминовыми духами и, совсем капельку, кровью. От ее спутника, заказывающего два капучино – лосьоном для укладки волос, домашней кошкой и нестерпимым желанием. Тайлер узнает о них так много, и, все равно, ему ужасно хочется увидеть, как они выглядели бы в Воздухе. Неужели так трудно было сделать визитки или простые лого, черт бы их подрал? Впрочем, говорят, что новые телефоны скоро перестанут, или уже перестали, поддерживать соединение с Воздухом. А кепка Мигеля, наверное, последняя такая во всем Чикаго.
Тайлер ждет, пока парочка устроится за столом у окна, и идет к стойке.
– Кстати, чуть не забыл, – говорит ему Мигель. – Позавчера я наткнулся на еще одну скульптуру.
– Опять Диллинджер или Джокер?
По неизвестной Тайлеру причине самые популярные знаменитости хорошо сжимаемого дискретного Воздушного Чикаго это два бандита.
– Нет, – говорит Мигель, – Это рядом с университетом. Какие-то Гарри и Салли. И смешная желтая машинка.
Мигель любит рассказывать Тайлеру обо всем новом, что он находит в Воздухе. Это случается редко, и Тайлеру действительно приятно об этом слышать, даже сейчас. Он вспоминает о том, что у него тоже есть подарок для друга.
– Ух ты! – восклицает Мигель, принимая десятидолларовую купюру, – Настоящий Гамильтон! Парни будут в восторге.
В компании Мигеля слушают винил, курят и читают бумажные книги. И гуляют по городу в антикварных линзах. Тайлер слышал, что Воздух через них выглядит так же убого, как выглядел бы для него реальный мир, если бы пять лет назад ему вживили обычные камеры для обычного света.
Тайлер благодарит за кофе. Мигель прощается едва слышным прикосновением губ к своим пальцам. Воздушный поцелуй, – старинный жест, давно вышедший из моды, как и сам Воздух.
Тайлер проходит еще несколько кварталов на юг, потом поворачивает на восток – к озеру, и шагает до тех пор, пока город впереди не взрывается огнями.
Великолепная Миля вся залита светом, здесь пока все как раньше, как год, два или даже пять назад. Почти все, как раньше, поправляет себя Тайлер, кроме людей. Люди покинули Воздух настолько давно, что Тайлер привык думать, что так было всегда. Но остались реклама, логограммы магазинов, указатели для туристов, анимационные скульптуры. На пике популярности Воздуха, как объяснял ему Мигель, когда казалось, что недвижимость в цифровом двойнике мира будет только дорожать, за всю эту красоту заплатили сразу на много лет вперед. Все искрится, переливается, течет, сверкает и клубится. Красок так много, что Тайлеру неизвестны названия для большинства из них. После операции он узнал как выглядят основные цвета. Но здесь, в центре города, Воздушные художники развернулись по полной, и Тайлеру ничего не остается, кроме как использовать выдуманные им самим прилагательные. Логограмма магазина косметики расплывается крупными мазками ярко-желтого и мыльного абрикосового. Салон швейцарских часов светится минутным красным и белым. Если Тайлер пройдет дальше на юг, то у переливающейся четверговым зеленым Трибьюн-Тауэр он встретит разгуливающего по тротуару военно-желтого с блестящим черным робота-трансформера. А из японского ресторана на втором этаже в Воздух выплывут тарелочки…
Тайлер в очередной раз резко сворачивает, и быстрым шагом удаляется от бульвара роскоши и света. Японский ресторан закрылся на ремонт и тарелочки дрожащего рисового цвета – плиты моста под этой частью дороги постоянно вибрируют под колесами машин – уже месяц как пропали. А теперь еще и эта церковь, будь она неладна.
Улица, по которой идет Тайлер, пустынна — светятся только редкие указатели, некоторые номера домов и одинокая логограмма отеля. Так теперь выглядит большая часть Воздушного Чикаго к востоку от Великолепной Мили. Раньше, когда Тайлер был полностью слеп, его ночные кошмары были под стать его органам чувств — он падал с лестницы, или умирал от удушья, или кто-то кричал на него и бил по лицу. Но в последнее время он часто видит один и тот же сон: он летит над городом полным огней, как раньше, и вдруг со стороны озера Мичиган накатывает волна пустоты. Черная вода перехлестывает через берег, но не отступает, а продолжает двигаться дальше, затапливая кварталы и небоскребы, до тех пор, пока Тайлер не остается совсем один в кромешной темноте. Внезапно Тайлера пробирает дрожь. Ему чудится, что он оказался в своем кошмаре. Что Воздух умирает вокруг него, прямо сейчас. Тайлер судорожно вздыхает, и его рот наполняется льдом.
Не разбирая дороги, он бросается вперед. Невидимые прохожие поспешно расступаются. В его висках стучит кровь. Если только он оступится и упадет на проезжую часть… Если он добежит до пирса и сделает всего один лишний шаг… Тогда ледяному озеру не придется выходить из берегов, чтобы поглотить весь свет его мира.
Через пару кварталов Тайлер приходит в себя и замечает, что каким-то образом он вернулся на свой обычный маршрут. Вскоре впереди появляются яркие сполохи над Военным Пирсом и разбрасывающее фейерверки колесо обозрения. Остается пройти наискосок через парк, потом по гулкому дурно пахнущему туннелю, и он окажется на островке теплого и живого, как пять лет назад, Воздуха.
За туннелем Тайлер машинально поворачивает голову к озеру непроглядной пустоты, и снова, уже не в первый раз за день, спотыкается. На небольшом клочке травы, подходящем вплотную к самой воде, в Воздухе светятся скульптуры, которых еще совсем недавно там не было. Это люди, точнее – трехмерные эскизы людей – взрослые и дети; они стоят к нему спиной и смотрят в темноту. Фигуры неподвижны и сделаны довольно грубо, с использованием минимума цветов, но все равно легко понять, кто есть кто. Ближайшие к нему – мужчина с ребенком на плечах. За ними парочка девушек, сидящих на траве и держащих друг дружку за руки. Дальше – несколько подростков в футболках с номерами на спинах. Тайлеру кажется, что он уже понимает, на что именно все они глазеют, и тут его взгляд падает на последнюю фигуру, и у него перехватывает дыхание. Мужчина, сложив руки на коленях, сидит в раскладном кресле у самой воды. Тайлер не может оценить сходство, потому что он никогда не видел себя в зеркале, но он уверен в том, что это он сам. И он точно знает, что именно изображает эта скульптурная группа.
Несколько лет назад, когда он еще был знаменитостью – первый и единственный человек в мире, живущий в Воздухе! – один из матчей «Медведей» специально для него транслировали в Воздухе. Картинку увеличили в несколько десятков раз и перенесли со стадиона в бухту. Половина города – и Тайлер, сидевший на этом самом месте – смотрела, как по расчерченной на аккуратные прямоугольники поверхности воды носятся футболисты.
Тайлер подходит к своему изображению и легонько хлопает его по плечу. Так, как хлопали его десятки незнакомых людей в тот жаркий сентябрьский вечер. В Воздухе прямо перед его глазами разворачивается табличка с названием – Тайлер Гончар и Чудо над озером. И ниже, в том месте, где обычно находится визитка художника, еще одна надпись – Арт-группа «Теплый ламповый свет».
Надо рассказать об этом Мигелю, думает Тайлер. И признаться, наконец, почему он на самом деле не хочет делать еще одну операцию. Не только потому, что его глазные нервы не в порядке. И даже не потому, что он ужасно боится снова стать слепым, если что-то пойдет не так. Просто он любит Воздух. Это его мир. Все, что он когда-либо видел – находится здесь. Даже если пустота когда-нибудь захлестнет Воздух окончательно…
Но, возможно, думает Тайлер, этого и не случится. Может быть, мода еще раз переменится. Ведь кто-то же продолжает делать новые скульптуры. Или, может быть, Воздух станет музеем. Превратится из света будущего, как все когда-то о нем думали, в свет прошлого.
Тайлер оглядывается по сторонам, и представляет, как в Воздухе вырастает хрустальная башня на месте непостроенного небоскреба. Загорается жемчужная цепочка посадочных огней аэропорта Мэйгс Филд, разрушенного в год его рождения. Вдалеке один за другим вспыхивают алебастровые павильоны Колумбовой Выставки девятнадцатого века. А совсем рядом, в бухте, по самой поверхности озера, расчерченной на аккуратные прямоугольники, бегут и сталкиваются друг с другом футболисты, каждый ростом с колесо обозрения.
Тайлер делает еще один шаг навстречу темноте и смотрит к ней в глаза. А потом, вспомнив жест болельщиков, он вскидывает над головой сжатые в кулаки руки.
Примечания
«Великолепная Миля вся залита светом…» – Magnificent Mile называют центральный участок Мичиган-авеню, на котором расположены самые фешенебельные магазины Чикаго.
«Загорается жемчужная цепочка посадочных огней аэропорта Мэйгс Филд, разрушенного в год его рождения…» – уникальный аэропорт Meigs Field был уничтожен по приказу мэра Ричарда Дэйли в 2003-м.
Что хотел сказать автор
Идея «Света» далека от оригинальности, но вынашивал ее я очень давно. Будучи человеком с плохим зрением, я часто думал о том, что со временем на смену очкам могут прийти микроскопические камеры, вживленные в череп, а уж потом до дополненной или полностью виртуальной реальности, частично копирующей реальный мир, будет рукой подать. Но что будет, если такая технология устареет или выйдет из моды? Как будут чувствовать себя люди, прикованные к постепенно пустеющему миру?
Название рассказа отсылает к мему «теплый ламповый звук» (который, увы, отсутствует в английском языке). Своим происхождением мем обязан упоротым фанатам ламповых усилителей, которые, дескать, дают более правильный, «теплый» звук, чем бездушные транзисторные. Не разделяя мнение фанатов ламп, я могу понять их грусть.
Что касается литературной части, то «Свет» слаб отсутствием Большого Конфликта. Если бы я писал его сейчас – зная, чего именно хотят редакторы журналов – я бы больше внимания уделил самоубийственным мыслям Тайлера. Но полтора года назад мне казалось, что сама идея мира, постепенно исчезающего вокруг главного героя, достаточно сильна сама по себе.